Есть дети, которые приходят давать, а есть те, что приходят брать.
Первые это дети, о которых родители при каждом удобном случае говорят, что их ребенок солнце, осветившее всю нашу семью, с ним жизнь стала светлее, он принес радость и любовь в наш дом, он благословил нас своим светом.
Полюбить его и себя — настоящего, разного, слабого
Про них иногда говорят как о тех, кто будто бы хоть и малыш совсем, но уже маленький Будда, мудрая, вечная душа, будто “он старше всех нас”. Они не требуют многого, они очень простые, легкие, и даже трудности с ними приживаются будто с дуновением попутного ветра.
С самого начала своего пути они выстилают все новым благополучием, удачей, благоприятными изменениями в семье и в материальной сфере, рождение таких детей поднимает мою женскую самость, воспитание — не воспаляет мой родительский нерв вины.
Есть дети, которые приходят давать, а есть те, что приходят брать
А о вторых говорят что-то совсем иное. Во-первых, о них почти не говорят, потому что неясно как. Все мысли про таких детей социально очень табуированны, самой себе в них признаваться ай как сложно, но если решаются шепотом кому-то, в безопасной обстановке кабинета психолога, близкой подруге, в отчаянии — то это звучит емко: “Если бы тебя не было, то все было бы иначе, лучше”. Кажется, что все в этих детях не так, как должно быть у нормальных детей, кажется, что они пришли все силы высасывать и ничего не отдавать взамен. С ними многое рушится, с ними приходит много боли.
Начиная с беременности, которая оказывается вовсе не о розовых пони, лепестках роз, безмятежных прогулках с мужем под ручку и совместном семейном ожидании. Это период жесткого истязания телом — души, это беременности, фоном которых постоянно являются тревоги, страхи, отчаяние, усталость, злость, одиночество. Роды таких детей — опустошают меня, выказывают что-то такое, что я долго хочу развидеть, потому что не в состоянии примерить их на себя, как о себе, и тогда становится проще считать, что они о ребенке, к которому я чувствую все меньше и меньше. Этот ребенок приносит так много боли, что желая закрыться от боли, мы закрываемся и от него, назначая его в этой боли козлом отпущения.
Знаете, кто такой козел отпущения с архитипической точки зрения?
Это животное, которое приносилось в жертву богам, чтобы оно искупило все грехи общества. То есть на него символически вешалась коллективная вина, вся плохость всех.Так и с таким ребенком. У нас была бы идеальная семья, если бы не он. Я была бы идеальная мама перед самой собой, если бы не мое родительство им (ведь с другими детьми я хорошая!). У меня бы идеально был бы построен день, неделя, если бы не его поведение. У нас с мужем были бы хорошие отношения, если бы не этот ребенок. Это такой ребенок, который кажется… наказанием.
В отчаянии мама задает вопрос: “За что мне он?” или мягче — “Почему?”
Но фишка-то вся в том, что все дети — благословение. Потому что жизнь — это благословение и любовь в чистом виде. Если брать это за аксиому, то начинается самый настоящий труд души.
Самое трудное — это развернуться лицом к этому ребенку, к Богу внутри него, который говорит с нами.
Это допустить, что этот ребенок тоже пришел давать, но только это дар не на ладошке, не благословение ресурсом, а сила, рожденная из боли, любовь, закованная в травмах
Именно такие дети подарком своим несут не активную, на солнечной стороне — жизнь, радость, а теневую, заблокированную в нашей боли. Они будто подрывают все сокрытое, сдирают маски, провоцируют на изменения, снимают защиты, они обнаруживают сокрытое, выводя на свет тайное, куда я, или вся моя семья не собирались смотреть — этакая грязь, заметенная под коврик, этакие скелеты в шкафу. Эти дети создают самую страшную ломку — круша наш перфекционизм, хорошесть на правильно выполненных условиях, делая нас уязвимыми, либо правда любимыми и принятыми — собой и другими, либо нет.
И тогда — не беременность им виновата, что я чувствую себя такой одинокой и беспомощной, а я обнаруживаю горькую, давно известную мне правду, в которой очень тщетно — что любовь моих родителей ко мне весьма и весьма условна, а свекры — не очень-то и считают меня своей, родной.
Что муж — находится еще в очень незрелой фазе, все еще очень привязан к маме, и не в силах заботиться обо мне полноценно, он сам — ребенок.
И тогда роды — оказываются бескомпромиссно о моем неумении ставить границы, выбирать действительно нужное, а не из вежливости и страха обидеть чужих людей. Тогда поведение этого несносного ребенка — оказывается обо мне, маленькой, раненой, которой не давали быть такой, а он — вон что себе позволяет!
Если открыть душу навстречу этому ребенку — то дорога, сближающая вас, будет как тающая по весне — полная ручьев, пахнущая землей, сносящая все былое, мертвое, и много-много-много воды потребуется, чтобы ступить на твердую опору —контакт.
Благословение этих детей — в труде души, в том вызове на взросление и исцеление, который они нам бросают. Смелость и мужество душ их не знает границ, щедрость их любви к нам и доверие в уязимости — сродни Иисусу, ведь этот ребенок подставляет вторую щеку, когда мы бьем его — на самом деле, или морально — отвергая. Такие дети — кажутся слабыми, и в них действительно куда больше детского, чем у детей “солнечных” — “взрослых душ”.
Малышовость их — размягчает сердце, милосерднее делает нас, потому что главное, к чему мы идем в этом трудном пути — это допущение любви к нашему внутреннему малышу (ох, простите за замыленную субличность, но в данном случае это действительно так), ту нашу детскую часть, не которая мимими, а которую стыдно вспоминать, и самим хочется отвергнуть, потому что она ледяная, потерянная, и в ней так сильно много боли, что когда-то мы сделали вид, что ее нет.
Эти дети — пришли зеркалить ее.
Чтобы вы полюбили — и его, и себя — целого, не солнечного, тщательно выбеленного, выросше-причесанного, а настоящего, разного, слабого.
